Чародей моргнул, приходя в себя. Взгляд могущественного чародея сменился взглядом простого раздолбая. Непроницаемая маска обычного игрока вновь оказалась натянута на лицо. Где-то на груди, прямо под мантией, с тихим шелестом закрылся медальон, в сердцевине которого покоился маленький изумрудный камешек, секунду назад источавший яркое сияние — Яйцо Агамотта.
Появившись в своём домике, я со вздохом покосился в чат клана. Там царил бардак. Одни возмущались на Мастера-придурка. Другие — молча уходили. Третьи — возмущались на первых и поношали вторых в спину. Четвертых не было — они молчали. Пятые вовсе были не в сети.
Я тяжело вздохнул. Настроение было безнадежно испорчено.
— Брось расстраиваться, — чародейка, вылезшая из портала за моей спиной, приобняла меня за плечи. — Они придурки. Без них клан будет только чище. Меньше народу — больше кислороду. Ты не обязан ни под кого подстраиваться. Это в первую очередь твой клан. Так или иначе — всем угодить у тебя не выйдет.
— Что это за набор цитат? — я хмыкнул.
— Да ну тебя! Я тебя тут поддержать так-то пытаюсь! — обогнув меня, она обняла на этот раз спереди.
— Спасибо, — я тепло улыбнулся. — Просто мне кажется, что я перегнул палку…
— С чего бы это? — она вскинула бровки в удивлении. — Пошли все нафиг, кому что не нравится!
— Ну я же типа-Мастер. Должен быть солидным, бла-бла-бла… — я закатил глаза, показывая своё отношение к этому.
Мне никогда не нравилось ставить себя выше подчиненных. Я всегда был лидером. С самого детства я следовал правилу: «Хочешь, чтобы всё было хорошо — возглавь и сделай это сам».
И чудо — меня слушались. Мне не нравилось подчиняться глупым начальникам. Я быстро брал в свои руки «бразды правления», становясь «теневым кардиналом». На показ — все беспрекословно слушали начальство. Но на деле все слушали мои распоряжения, прекрасно понимая, что уж я шарю наверняка. Начальство существовало для галочки и для того, чтобы с ним можно было соглашаться. Принцип прост: «Я начальник — ты дурак. Ты начальник — я дурак!»
Пусть начальство считает себя умным. Это не важно. Согласимся, чтобы руководитель не возмущался, а мысленно пошлем подальше.
Меня всегда поражало то, как люди… ведомы. Если даже говорят делать не правильно — они молча подчиняются, не видя иного выхода. И это коробило мою душу всю сознательную жизнь. Вначале маленькими шажками, со временем я всё больше завоевывал авторитет людей, становясь признанным лидером среди всех. Кто-то был со мной несогласен — безусловно, нельзя обойтись без людей, имеющих иную точку зрения. Кто-то меня даже ненавидел — я крайне-прямолинейная личность, буквально до грубости в лицо.
Те же, кто всё-таки не смотрел на внешнюю, не очень приятную оболочку прямолинейного типа, замечал главное: любовь к правде, прямолинейность, открытость и честность.
Я никогда и никому не лгал. Я всегда держал свои обещания. Да, я много требовал от тех, кто готов был идти «под моим флагом», но от себя я требовал в несколько раз больше, чем от остальных. И это тоже было тем качеством, за которое меня уважали. Ничто так лучше не заставляет уважать своего лидера, если он, как и ты, — и даже больше! — пашет в поте лица. Такие лидеры всегда вызывают у людей восхищение. В отличие от паразитов, сидящих на шеях и попивающих кофе, чай, какао и прочие напитки.
Да, внешне я был груб. Мог послать с мата. Если мой самый близкий друг был не прав — я всегда говорил это в лицо. И не мягкими словами, а жестко, бескомпромиссно. Это не нравилось многим. Все предпочитали сладкие мягкие слова. Ну а мне только и оставалось что снова и снова объяснять людям одно и тоже:
Какие бы ни были грубые слова — это лишь оболочка. Обложка глянцевого журнала. Или даже книги. Станет ли книга плохой, если у нее изорванная обложка? Вряд ли. Сами по себе слова — это вагоны поезда, везущего пассажиров. Пассажиры — это аналогия на информацию, заключенную в словах. Вот ругань, оскорбления — это пустые вагоны. В них нет ничего. На них и обращать внимания не нужно. Даже в народе ругань, в том числе грубую брань, называют пустословием. Это пустые слова. В них нет ничего.
Со временем я научился использовать свою грубость для того, чтобы отсеивать тех, кто судит по обложке. Тех, кто предаст в тяжелую минуту. Удивительно, но те, кто не обращал внимания на мою ругань, порой даже прямые оскорбления, стали моими самыми верными товарищами. Именно из них я и строил круг своего общения. Мы могли покрыть друг друга матом, но никто на это не обидится и потом, спустя денек, мы будем общаться как ни в чем не бывало. Потому что мы не просто пустословили друг на друга. Вперемешку с грубой бранью мы выливали друг на друга тысячу и один аргумент, сталкивающиеся с контраргументами оппонента. Но сами при этом мы смотрели только на голую информацию. На аргументы, приводимые товарищем-оппонентом, а не на ругань, вставлявшуюся через слово. Игнорируя брань, мы смотрели на саму суть, которую хочет донести оппонент.
К слову, со временем, заводя споры с людьми, я без труда научился отличать тех, кто мог бы стать моим товарищем, от всех остальных. Отличие было одним, но очень весомым: в споре, они — те, кто мог стать моим товарищем — как бы я не выражался… всегда смотрели на мои аргументы, полностью игнорируя сквернословие.
В будущем я понял один незамысловатый секрет:
«Оскорбление находится внутри нашей головы».
Именно так. Если всю жизнь человеку говорить, что «слово «друг» — это оскорбление», то стоит лишь ему услышать это слово от своего товарища, как человек просто обидится! То есть суть в том, что оскорбляет не тот, кто произносит то или иное слово! Оскорбляет человека его же собственное мировоззрение! Не даром говорят, что «людям лишь бы оскорбляться!»
Точно также оскорбиться способен любой человек — к примеру, на косой взгляд. Потому что увидел в нем что-то своё. Не потому, что кто-то этот взгляд бросил, — все имеют право смотреть друг на друга! — а потому что сам у себя в голове привил к этому действу какое-то своё значение!
— Да ну их нафиг! Пусть думают, что хотят. Если бы ты действительно натворил чего, я бы ещё поняла, что ты коришь себя. А так… — она махнула рукой.
У меня в голове что-то щелкнуло, явно вставляя извилины на месте. Я выпалил:
— Точно!
— А?.. — девушка непонимающе уставилась на меня.
— Я на Клаустрофобию наехал же!
Лайла поморщила носик.
— Ну… Потом извинишься, — ей явно не нравилось, что я хочу уделить внимание «какой-то левой телке». Впрочем, она понимала, что для клана Клаустрофобия практически незаменима. Она лучший убийца в гильдии, кто бы что ни говорил. То, что она не дошла до финала — обычная случайность и неподготовленность её к новому испытанию, наполненному непредсказуемыми ловушками.
— Ну да, — я улыбнулся. Тут же добавил:
— Спасибо, Сладость.
Наклонившись, я мягко коснулся губ своей ненаглядной. Всё-таки она со мной, несмотря ни на что.
Глава пятнадцатая. Если у вас болит, когда трогаете — просто не трогайте. С вас пять тыщ!
Отток людей из гильдии не был значительным, как показалось вначале. Да, ушло около пары десятков людей. Кто-то побузил в чате, кто-то даже подрался… В целом оказалось, что конфликт носил довольно локальный характер. Шума было много — сути очень мало. Примерно так маленькие рыбки разводят так много шума в воде, словно их целый косяк! А на деле — две-три штучки! Тоже и с клановым чатом — бузило несколько человек. Стоило им уйти, как всё затихло.
К слову, прочие офицеры, окромя гнома и «карателя», клан не покинули, как я в тайне опасался — они ребятами были, в сущности, неплохими.
Выловить Клаустрофобию, чтобы поговорить и может даже извиниться, не удалось. Была мысль написать ей письмо, но… что-то внутри меня остановило. Клаустрофобия — сильная, даже через чур, женщина. Она не терпит соплей, извинений и прочего. Ещё тогда, в замке Крайвенскар, она проводила тест, на сколько я буду тверд, как Мастер.